Кто играет с динамитом, тот придёт домой убитым. (c) - Коля Сулима

Детство!

К нам относились, как к расходным материалам, точно. Я мог шататься по улицам часами, а если бы любил авантюры - сесть в автобус, уехать на другой конец города, в зловещие промзоны и трущобы и сгинуть. Или пойти с пацанами на полигон и вернуться с полными карманами оторванных пальцев. И никто бы не заметил. Налили бы тарелку супа, спросили мимоходом – что это ты сегодня зелёный? Давай-ка мы тебе горчичников налепим, для бодрости.
Эта тарелка борща была единственной причиной, по которой ребёнок восьмидесятых вообще приходил домой – и то неохотно. Волка из лесу гонит голод.

Пасторальные хрущевские кварталы, в которых я провёл половину детства, были засажены плодовыми деревьями – за что спасибо послевоенным людям, ценившим отдельное жильё. Можно сказать, что мы ели с ветвей, как кроманьонцы. Во дворах дичали яблони, груши и даже крыжовник, на которых ничего не успевало созреть. Как только завязь вырастала хотя бы до размера голубиного яйца, её дочиста съедали мои братья, беби-бумеры. Ну и что, что кислятина. Нас пугали дизентерией, но не помню ни одного реального случая - ни меня, ни моих друзей понос не брал. Особо брезгливый мог потереть яблоко о рубашку, и все равно совал его в рот.

Никаких мобильных, ясное дело, и узнать, где человек находится, было нереально. Нас отпускали, как в экспедицию к чёрной дыре, даже двух копеек не давали - позвонить и сказать, что он пока ещё не в морге.
Неужели за нас не боялись, потому что не было преступности? Читая о легендарных маньяках советских времён, сомневаюсь. Но и в статистику не полезу – зачем мне сегодня знать, каковы тогда были мои шансы сгинуть?

Во дворе у нас стоял стол для домино, за которым собиралась старая гвардия - пенсионеры и алкоголики, в матерчатых кепках и сетчатых теннисках. Когда мы переехали в панельки, все это осталось в прошлом, вместе со стальными вешалками для сушки белья.

Вместо палисадников там были уродливые детские площадки, сваренные из труб. Помню здоровенный глобус, высотой метра в три, не дай бог с такого упасть. Алкаши там выросли уже свои, и совсем другого типа.
В этих микрорайонах не было ни души, не сердца – зато куда больше простора для камикадзе. Дворы раздались вширь, только-только прижились чахлые деревца и взгляд двигался, не упираясь ни во что.

В моей вселенной появились крыши - залитые гудроном, туда лазили через окно около лифтового колодца. Мы стояли возле вентиляционных шахт, гадая, что у кого на ужин. Летом гудрон нагревался и становился мягким, и как забыть его волнующий запах! На крыше я впервые выкурил бычок, подобранный около гастронома. Тут понятно, что подхватить какой-нибудь лишай я тоже не слишком боялся: таскать деньги на сигареты я не решался, а в семье никто не курил. «Кроме меня», думал я, обмирая от ужаса воспитанного мальчика, совершающего смертный грех. Потом я, конечно, курил всякое - пустую газетную бумагу, лавровый лист. Детские суррогаты сигарет для тех, кто любит подымить с важным видом, и кому неохота врать, что «воняет не от меня, в лифте накурено». Потому что некоторые дотошные мамки ходили проверить и в два счета вскрывали вранье.

Местом силы были стройки. Они просто кишели малолетками. Детей было слишком много для древних дедушки-сторожей. На этажах что-то непрерывно происходило: на первом взрывали карбидные бомбы, со второго прыгали в песчаный отвал, на третьем делали из алюминиевой проволоки пульки для рогаток. Пять человек с плоскогубцами, растёт гора пулек, похожих на птички в тетради. В моем районе не любили деревянных рогаток, слишком много возни. В ходу были рогатки-лайт из толстого провода в ПВХ-оболочке, который гнулся руками, а резинку брали тонкую, «модельную». Из такой рогатки, в отличие от обычной, никого не укокошишь. Только благодаря этому, многие из нас остались не только живы, но даже с глазами.

Детство вообще похоже на долгий конфликт. Дети без конца строят иерархии и выясняют отношения – в каждом дворе и каждом классе есть свои король и горький пария, а между – кандидаты на то и другое место. Как в позднем Риме, где императором мог стать любой богач. С деньгами у моих сверстников были хронические трудности, так что вес приобрели вещи. Человек с импортной жвачкой имел невероятный социальный статус. Но и жил в страхе – что, если папа больше не поедет в Болгарию или ГДР?

Как живёт ребёнок, ещё не понимающий ценности человеческой жизни? На всю катушку, конечно. Интересно, что будет, если нагреть в костре банку дезодоранта? Набить гильзу спичечной серой и долбить её булыжником? Смешать порошок дюралюминия с магнием и поджечь? Проползти под качелями, на которых кто-то уже раскачивается? Построить плот из ящиков и выплыть на середину карьера, с доской вместо весла? Едва ли не каждый из нас хотел проверить своё бессмертие, причём бескорыстно и на себе.

А подвалы? Кто не лазил по подвалам, тот, считай, и не жил. Пыльная тьма, остро пахнущая кошачьей мочой, коленца водопровода и редкие окошки, затянутые паутиной. Сперва идёшь, скрюченный в три погибели, потом ползёшь, и вот ты уже под другим подъездом. Вроде побега графа Монте-Кристо из замка Иф, только он свернул не туда и теперь с опаской движется вдоль дверей, на которых написаны странные номера. Это не тюремные камеры: взломав одну, он найдёт закуток, полный сокровищ: овощи в банках, детский велосипед, подшивка «Вокруг света» за 1976 год, и десять банок засохшей краски.
Никто не делал трагедии из того, что ты пришёл домой в паутине и ржавчине, с головой, полной песка. Жив, и слава богу. Однажды я принёс из подвала песчаных блох, которые ехали на мне, как на такси, чтобы поселиться у нас. Мама, однако, была против.

Подвалы были ценны ещё и тем, что там были краны с водой, для «обливачек». Помните - маслёнки, бутылки из-под шампуня с дырочкой от горячего гвоздя? К водопроводу мигом топтали муравьиную тропу, потому что бегать домой за водой было чревато – тут же повяжут и посадят, чего доброго, за стол, обедать. И все, день пропал.

Кидать овощи и яйца из окон девятиэтажки куда веселей – представьте, насколько выше скорость снаряда! Площадь поражения такова, что одним мясистым помидором легко можно забрызгать гражданина, даже если ты, косорукий, промазал метра на два. Ходили легенды о смельчаках, наливавших яйца в пустую ёлочную игрушку, превращая их в фугасы. Такой снаряд, по слухам, мог даже оставить вмятину на крыше автомобиля, а это большой военный успех для десятилетнего паразита.

Все велосипеды были с одной скоростью - никаких послаблений. Толкай руками, если ехать кишка тонка. Однажды во дворе появился чёрт, лет пятнадцати, с шоссейным велосипедом. На нем стоял переключатель скоростей, который хозяин небрежно называл «супером» - это была сенсация, землетрясение. Чтобы потрогать, пришлось ждать полчаса, и только безумец мог мечтать прокатиться на этом звездолете. Советские велики были настолько никакими, что их приходилось украшать. На спицы крутили разноцветную проволоку, на руль и седло клеили бахрому, а катафоты воровали, у некоторых стояло по дюжине. Все страшно завидовали тем, у кого был велогенератор с фонарём - хотя кататься в темноте никто не собирался. Однажды кто-то решил прикрепить к раме полоску пластика при помощи прищепки. Пластик задевал спицы колеса, во дворах стоял треск, как во время фейерверка. Граждане в те времена, кажется, были куда терпеливей.

В детстве, человек живёт прямолинейно и без сомнений, как бамбук или собака. Он ест, пьёт, спит, особенно не думая о том, как провести свободное время – лишь бы оно было. Сегодняшнее детство куда более мирное: придумали X-Box и Snapchat, и большинство переселилось в смартфоны. Мало кто знает вкус кислоты на веточке, которую ты облизал и бросил в муравейник, и видел, как плавятся оловянные солдатики в консервной банке - и это просто факт.

Самое неприятное в детстве? Ограничение свободы. За тебя постоянно решают, не спросясь. Родители, бабушки с дедушками, как один, записные манипуляторы. Никто не брезгует подменой понятий, враньём и демагогией. Скажем, лет до десяти, пока ребёнку все равно, его можно одевать во что угодно. Лет через тридцать покатываешься, глядя на свои зимние фото, где ты похож на гусеницу шелкопряда и непонятно, как вообще стоишь на ногах. Летом - дырявые футболки, заправленные в засаленные спортивные трусы. Настоящие битвы начинаются позже, если бабушка продолжает одевать тебя на свой вкус. Проще говоря, если одеться, как хочет она, к тебе даже собака не подойдёт. Или вот приходишь домой, волоча санки, мокрый и покрытый льдом, а тебе без спроса засовывают руку в штаны, узнать, не замёрзла ли жопа? Это унизительно.

Самое приятное в детстве? За тебя всегда отвечают другие. Не надо думать, где будешь жить, откуда возьмёшь денег, и что на обед. Все появляется, как по волшебству. Тебя не касаются вещи, над которыми ломают головы взрослые – вроде вопроса «а зачем я вообще живу?» Нужно только более-менее успевать в школе, не попадать в больницы с тяжёлыми травмами, не воровать и не драться насмерть. Такого малолетку обычно оставляют в покое (если, конечно, нет цели сделать из него олимпийского чемпиона по скрипке).

Детство заканчивается, когда понимаешь собственную смертность. Каждый, если хорошенько постарается, вспомнит, когда это произошло. Я едва закончил драку в раздевалке спортзала и ощупывал себя – ушибы, ссадины и вырванные волосы. Неясно почему, но именно в тот момент я со странной определённостью понял, что в драках нет смысла, а я однажды умру. С того дня жизнь моя изменилась, и я вырос «жертвой бессонниц, с прозрачной ледышкой внутри», как писал поэт.

Ладно, без ледышек, и сплю я нормально, но звучит красиво, верно?
А с детством было покончено.