У Брейвика нет другого выбора (еще про социологию зомби)

В стомиллионном легионе крым@ашистов есть несколько батальонов настоящих железных старух.

Они мечтают впасть в детство, а, значит, попасть в Лимбо, в царство теней, и утянуть с собой побольше живых. Это нормальная возрастная некрофилия. Они опасны, но понятны. Они ничем не рискуют и ничего не теряют. Впереди у них смерть и есть возможность немного повеселиться перед тем. Как на танцплощадке со старыми вальсами в день Победы. Такая форма консьюмеризма.

Есть еще классические пролы, из Оруэла, это люди, живущие в почве, настоящие автохтоны. Они никогда не выбирались на поверхность выше уровня глаз, только чтобы осмотреться, хмыкнуть и опять нырнуть в гаражную или погребную нору. В их жизни ничего не изменится, они ничем не рискуют. Они ниже уровня рисков. Они питаются корнеплодами. Едоки картофеля.

Есть фрики, которым время дало новые возможности, воевать, убивать, умирать, Это, в каком-то смысле, выгодоприобретатели последнего путинского проекта, "лечь и умереть".

Есть люди из девяностых, соглашатели или несоглашатели, это люди моего склада и моего поколения. Эти люди в определенном смысле сыграли свою игру и сняли банк. Сделали жизнь. Им есть чем гордиться и чего стыдиться, тем, кто дожил и выжил, и риски их сводятся к тому, что дополнительная, факультативная жизнь будет менее комфортна.

Прежде всего психологически, потому что физические риски выбираются сознательно, можно пойти воевать в неизбежной уже гражданской войне, на той или иной стороне, а можно залечь на тюфяках, как не раз уже делали эти прошаренные люди со звериным чутьем и понимающим взглядом. Будут потери в уровне и качестве жизни? Ну, базис все равно есть. А с собой все не заберешь. И если был, к примеру, богат или успешен в какой то карьере, то это уже навсегда, этот статус и это чувство не отменяется. К тому же для агрессивных игроков всегда есть возможности, и в игре на повышение, и в игре на понижение.

Но есть огромный новый класс, поведение и положение которого вызывает глубочайшее недоумение и огромную досаду. И тревогу. Да- да, глубинную тревогу от присутствия чего то обреченного и патологически беспомощного. Это первые постсоветские поколения, причем в той части, которая и была основным выгодоприобретателем нулевых, тех нулевых, которые были созданы нами в девяностые. То есть формально образованные городские люди в возрасте от двадцати пяти до тридцати пяти-сорока.

Причем, речь идет не только о московских прокреатах, на самом деле Москва уже до начала последнего путинского проекта «Украина и суицид» была сильно маргинализована и не очень благополучна в смысле устроенности и встроенности этой страты, а также о жителях вполне благополучных городов-миллионников, там этот класс рос, как герань на подоконнике, не ведая ветров.

Я их называю сурикатами. Но точнее их было бы называть цивилизацией рыб. Они сформировались в том постиндустриальном коллоиде нулевых, где всегда была комфортная температура, и некоторое количество корма. Вне зависимости от направления движения и усилий плавников. Где были рабочие места в редакциях и банках, опенэйры и туры, недорогая и трогательная хипстерская буржуазность, съемные квартирки, в которых, если хозяин не против, можно было покрасить стены в цвета скандинавского модерна и сделать трафаретом цветочки, где были магазины с чашечками, полосатыми табуретками и андрогинной одеждой, были бизнесы и стартапики и.. и еще какой-то корм. И было очевидное и понятное будущее. Впрочем, их движения, и память, и эмоции коротки. Они позитивны. Настолько, насколько позитивны рыбы. Возможно, они не думали о будущем.

Сегодня ясно, что их жизнь отменена. Уничтожено будущее. Они успели родить детей. Они имели право на все, несмотря на некоторую гебефрению и анемичность. Современный мир вообще то позволяет комфортно жить людям со сниженными способностями и энергетикой.

Но ничего не создав в нулевых, и паразитируя на инфраструктуре и социальных возможностях, созданных в девяностых, они, оказалось, не сумели защитить себя и свою жизнь в принципе.

Их реакция на крах уклада и перспектив – как плывущая запись с жеваной магнитофонной пленки. Морок. Обморок.

-Ты будешь рукколу? Я люблю рукколу.
- Я тоже люблю рукколу.
- Давай купим рукколу и сыр. Ты любишь рукколу с сыром?
- Да, я люблю сыр.Смотри, рукколы больше нет.
- Рукколы нет? Тогда будем есть.. мяту. И.. ревень. Да? Мы будем есть ревень и ходить друг к другу в гости. С лукошком, как наши мамы и папы. Это так здорово. Ревень нужно добывать? Его нужно печь? Мы построим печь?

И они уже все в суггестивном трансе:

- Смотри, Камазы. Они белые.
- Камазы едут... Они белые.. они белые.. потому что это красиво! И лето, солнце. Крым. Они едут в Крым. Мы поедем в Крым?

Еще год-полтора назад я был уверен, что Путин не тронет этот трогательный беззащитный класс, что он заберет себе в ментальную ограду свой автохтонный, ватный народ, мечтающий о муках, а «новым» людям оставит «новую» жизнь. Я видел, что технически это возможно. Возможна такая экономическая, этологическая и идеологическая конструкция. Теперь то понятно, что основной метод Путина – именно слом. Энтропия. Конструкции не нужны. Уже и симулякры становятся не нужны.

Они классические жертвы Брейвика. Сниженный интеллект и беспомощная некритичность. В какое то время я был зол на них, за то, что они, с точки зрения социологии, настоящее действенное поколение, не признавали себя субъектом. Отказывались от ответственности, простодушно ругая старших, которые когда то наделали столько ошибок и не хотят их исправлять. И умилялись детишкам, которые должны стать теми новыми настоящими, решительными, смелыми, креативными и ответственными. Вместо них, надо немного подождать. И теперь уже не станут, из-за них. Теперь я понимаю, что эти съезды с темы были не уловкой, а истинной неспособностью, слабостью, анемией.

Но если люди, подобные мне, например, четко воспринимают происходящее в стране, как мощное и дерзкое кидалово, наезд, на мои правила и устройство жизни, договор по поводу которых состоялся много лет назад, когда мы четко решили, в каком мире будем жить, а односторонняя отмена – это беспредел, а с беспределом не бывает примирения, и сроков давности, то эти сурикаты, от страха или умственной слабости, рефлекторно приняли позу эмбриона, выученной беспомощности. Мало того, они начали подмахивать насильнику.

И черт бы с их противоестественными способами получать удовольствие и сублимировать свои страхи, они, образовав еще один гарем и окружив возлюбленного, презирающего их маньяка, защищают его. Живой щит из сурикатов может и не такая надежная броня, как простодушная, но плотная вата, но их коллективный мозговой процессор придумывает оправдания и рационализацию происходящему безумию с огромной скоростью, создает мощную идеологию глупых и опущенных. Фактически, заслоняя и оправдывая врага, они становятся его сообщником. Так ведь бывает с заложниками.. Ну хорошо, это не сам враг, конечно, но именно от туповатых и трусливых красных хипстеров можно ожидать основных подлостей коллаборационизма. Не очень приятно, когда предполагаемый союзник, интересы, жизненные основы и перспективы которого атакованы гораздо сильнее, чем твои, съезжает так безнадежно.

Не так давно все обсуждали мужественный поступок телеведущего Владимира Соловьева, который в эфире эмоционально и подробно объяснил соведущему, девушке, насколько все непросто в ситуации с санкциями, автосанкциями и в целом с экономикой страны, где нет экономики.

Я еще раз убедился, что у людей из девяностых голова на месте и хорошо соображает, что они ВСЕ понимают и чрезвычайно профессиональны в анализе событий, просто иногда включают дурака.

При этом он враг, растлитель. Он один из тех, кто организовал войну и инициировал ненависть. Я не сяду с ним за один стол. То, что он переобулся вдруг в воздухе, ну, это просто способность хищника просчитывать, видеть вперед, всегда становиться на четыре лапы. Но он предельно понятен мне, его ум, логика. Его цинизм. Его ошибки и решения.

И возможно, когда-нибудь, прежде чем начать убивать друг друга, мы обменяемся парой ироничных шуток. Мы понимаем друг друга, просто стоим на разных полюсах этики.

Но когда начала говорить девушка.. Понимаете.. этот характерный механический голос, характерная дислексия, заторможенная мимическая маска, транс. Сумеречность: в стране есть хорошие модельеры.. Все не так однозначно.. Я ела кашу с молоком.. Мы стали более лучше.. у него нет другого выбора.. Крым на…

Жертва Брейвика.

Возможно, дело в том, что я слишком чувствительно отношусь к проявлениям ментально-когнитивной патологии.. Но эта сцена показалась мне чрезвычайно многозначительной и тяжелой. Как, видимо, и Соловьеву))), он был явно в отчаянии).

Так вот. В действительности я не чувствую, конечно, особой опасности от них. Наоборот, рефлекторную ответственность. Но сейчас я искренне не понимаю, что делать с испуганными слабыми «мишками-маленькими умишками» потом, когда все придется строить заново, и как их адаптировать. Конечно, варианты, решения будут. И жизнь повернется еще так, как мы и не думали. Сейчас я только обозначаю проблему. Я уверен, что никаких форм адаптации для этого класса в ближайшее время действительность не предложит. Кроме беспомощной маргинальности или предельной ссучености. Как они будут вести себя потом, когда в очередной раз кто-то решит проблему существования за них, если большая война не решит специфическим образом вообще все проблемы – неизвестно. Их собственные вспышки самоуверенности, безусловно, больше никакого значения не имеют. Возможно, все решит за них Брейвик. Всю ответственность они окончательно делегировали ему.

Все же жаль, что вместо серебряной, высокотехнологичной, инновационной пули против коллективного зомби, мы получили еще одного зомби. Зомби-жертву.

…………………………………………………
Они сидят на заасфальтированном пятачке, на корточках, держась руками за щиколотки. Головы прижаты к коленям. Так велел Брейвик. Он сказал: это нужно для вашей безопасности. Он знает, как лучше, как нужно. В такой позе мало что видно. Даже немного скучно. Но кое что видно.

Полустертая разметка для велосипедов на трассе. Городские велосипеды это здорово. Вдоль поребрика медленно течет кровь. Что то похожее на кровь. Это не кровь. Наверное, подружка, сидящая рядом, уронила бумажный стаканчик с соком. Не так давно были слышны сильные хлопки неподалеку, похожие на выстрелы. Но это не выстрелы. Выстрелов нет. Войны нет. Возможно, лопнула шина от жары, у одного из длинных тентованных трейлеров, стоящих на обочине. Они нужны для нашей безопасности. Или это хлопушки в луна-парке. Там разноцветные карусели, как на открытии русской Олимпиады, и нелепые чубастые клоуны в вышиванках, и добрый жираф Мариус, и цирковой злодей «Ярость» в черно-багровом трико, и много всего. Непонятного и забавного. Какое смешное слово, Куала Лумпур. Как смешная скороговорка.

Брейвик где то рядом, он говорит по мобильному телефону. Очень уверенно и весело. Он говорит, что все под контролем. На него можно положиться. На нем армейская жилетка-разгрузка, в руках спортивная винтовка. Он купил это в стокгольмском универмаге. Стокгольмский синдром. Было такое смешное словосочетание. Что оно означает. Про него еще говорили скучные люди из телевизора, из девяностых. Кажется это когда люди пляшут от радости и не могут остановиться. Есть еще такой итальянский танец. Надо записаться на курсы ирландского танца. Там все хлопают в такт и стучат каблуками.

- Хай! Я хочу купить вот это и это. В вашем универмаге.
- Йе. Отличный выбор! Ты хочешь немного поохотиться, парень?
-Да, я хочу немного поохотиться. У меня нет другого выбора.

Хлоп. Хлоп.
Хлоп.